ДЛя меня эта история уже давно перестала быть и стебом над пафосными отношениями, и яойным фиком. Для меня Ройенталь и Кирхайс снова стали как в первый раз, когда смотрела ОВА1. Хотя много воды утекло с тех пор...
Да. Здесь есть NC-17. илисколько, каждый сам решит.
Ничего не буду писать в анонс)
Часть 6.
читать дальшеПочти все двадцать дней, которые требовались «Тристану» и кораблям сопровождения на дорогу, Ройенталь провел уединенно в своей каюте. Он занимался сравнительным анализом характеристик Изерлона и Гайерсбурга, изучением тактики адмирала Яна или просто читал. С недавнего времени у них с Зигфридом вошло в привычку обмениваться короткими сообщениями о почитанных книгах. Чаще – по истории и военному делу. Но еще обоим оказалась интересна поэзия, особенно тех времен, когда космические путешествия были лишь плодом воображения, зато человеческий дух рвался к необозримым высотам. Делиться раздумьями с понимающим собеседником без оглядки на домыслы праздной толпы было для Оскара счастьем. Он словно очнулся ото сна, необузданные мечты забылись, и в душе горело лишь чистое пламя верности будущему кайзеру и дружбы.
По крайней мере, так казалось. А теперь влажный предвесенний ветер треплет волосы Вольфа: тот улыбается, хлопает по плечу, лукаво подняв бровь цвета соломы:
- О, вот он, наш Ромео-после-шести! Уже любуется небесами Одина! Что это с тобой? Ты стоишь у трапа уже полминуты.
- Здравствуй. Право, ты заслужил имя Ураганного Волка: твой натиск неудержим.
Вольф обеими руками трясет правую руку, потом увлекает в машину, искренне, радостно шепчет:
- Нет, серьезно, Оскар, кто она?! Я никогда не видел у тебя такого выражения...
- Перестань же! На нас смотрят… Лучше скажи: что его светлость?
По лицу друга словно пробегает облачко:
- Что у вас там случилось? В столице полно слухов.
- Ничего. Мы выиграли бой. Хотя и не так, как ожидалось.
- Кем – ожидалось?
- Оберштайном, если хочешь.
- Ты весь в этом, Оскар. Ты любишь игру с огнем.
Да, Вольфганг Миттермайер сам не представляет, насколько он прав! Но Оберштайн – не огонь. Он – тень, рожденная пламенем. И теперь, на земле Одина, наконец, станет ясно: осветит ли это Пламя новую дружбу своим ровным светом или – испепелит ее.
Долгий тревожный взгляд: Вольф наблюдает за твоим лицом, не нарушая молчания. И в этом есть особый, торжественный и горький оттенок. Судьба. От нее не уйти.
Окна огромного кабинета выходят на площадь перед дворцом. Внизу слышен гул людского моря: те, ради кого тысячи шли на смерть, приветствуют зарю новой династии. Но в самом кабинете светло и спокойно. Лишь веселой ленточкой реет чуть заметный аромат хороших женских духов. Его светлость – за столом. На его голову мягко опускается луч полуденного зимнего солнца. Золотистые волосы стали гораздо длиннее. Знак избранности. Знак Судьбы. Слева – Оберштайн. Молчаливое воплощение хорошо отлаженного государственного механизма: беспристрастен, безучастен, безжалостен. Сердце отмеряет мгновения тишины. Глаза будущего кайзера неотрывно смотрят в глубину твоей души.
- Итак, Ройенталь, приказ штаба был нарушен.
- Гарнизон не открывал огонь первым, ваша светлость.
- Вы допустили демонстративное перестроение. Враг понял сигнал. Это равнозначно предательству.
Не отрывать взгляд. Не опускать головы. Будет как начертано. В памяти всплывает день получения нового приказа: размеренный голос начальника штаба и голос Зигфрида – звенящий от безнадежности…
- Да, ваша светлость. Но не равно ему.
Оберштайн наклоняется и что-то тихо говорит на ухо его светлости.
- Мы вызовем его после, Оберштайн. Сейчас мне интересен зачинщик.
На лице начштабом тает тень недовольства. Пора наконец сказать, Оскар.
- Новой династии послужат и победы без подлости, ваша светлость.
- Вот как? Забавно! – его светлость Райнхард фон Лоэнграмм откидывается в кресле, подперев щеку тонкими сильными пальцами. Его глаза улыбаются. – Фройляйн Мариендорф сказала мне нечто подобнее в день, когда вы и Кирхайс прислали отчет о произошедшем.
- Меркатц – достойный враг, ваша светлость. Он имеет право потерять одну шестую флота, не запятнав чести.
- И вы считаете операцию удачной? – голос его светлости снова звучит сталью.
- Я не в праве судить. Потери врага и наши потери близки к расчетным.
- Ступайте, Ройенталь. Не стоит гневить судьбу.
…В обширной приемной слышны негромкие голоса с легким оттенком тревоги, которые разом замолкают, когда за твоей спиной закрывается дверь в кабинет. Собравшиеся адмиралы в недоумении: кто-то бросается расспрашивать, кто-то молча наблюдает. Много новых лиц, много и тех, кто служил Гольденбаумам, но был прощен. Голоса, впрочем, умолкают снова: в приемную входит Кирхайс. Его спина пряма, шаг четок, он отдает честь присутствующим с тем выражением, которое врезалось тебе в память тогда, в зале совета Гайерсбурга. Абсолютная верность. Навсегда. Спокойнее, Оскар.
- Вынужден проститься, господа. Надеюсь увидеть вас снова и в добром здравии.
Теперь можно уходить. Но на пути в неизвестность – обменяться взглядом с тем, кому еще только предстоит выдержать гнев Райнхарда фон Лоэнграмма.
…Влажный порывистый ветер ерошит аккуратные узоры самшитовых кустов, гонит волны по озябшей траве. Некуда спешить. Машина ждет за оградой. Вольф в приемной успел шепнуть, что должен остаться. Одиночество - и несущиеся над парком серебристые облака. Одиночество - и поспешный хруст гравия под чьими-то легкими шагами.
- Постойте, Оскар!
Сердце откликается на голос невообразимым полетом. Этого не может быть. Полуобернувшись, через плечо, увидеть серо-синие глаза, светящиеся радостью, или - чем-то большим. Не может…быть. Но слова предательски опережают мысли…
- Неужели все решилось так скоро? Я готов. - Это звучит высокомерно. И лишь в конце голос против воли теплеет:- Но зачем его светлость послал именно вас?
Так ли нужно причинять ему лишнюю боль? Впрочем, он не подает виду, что понял.
- О чем вы?! Я лишь напомнил, что необходимо сообщить вам о дне совещания штаба. Его светлость предложил сделать это лично.
Превосходно! Истинный слуга кайзера! Нет. Просто верный друг Райнхарда фон Лоэнграмма. Это честь – работать с ним вместе.
- Так что же, Зигфрид, кара отменяется?
И снова – знакомый серьезный взгляд. Как хорошо, что печаль почти незаметна в нем!
- Вы знаете, Оскар, командующий спросил, что я думаю о Меркатце, как о достойном честной схватки враге. Я ответил: именно это вы сказали мне в день боя. Совещание послезавтра, в двенадцать.
- Окажите мне честь, Зигфрид. Приглашаю вас провести это время в моем имении.
Фамильное гнездо фон Ройенталей было пустынно. Оскар не любил поместье, за исключением нескольких уголков. После смерти отца в большой усадьбе, окруженной огромным парком, оставались только Берта, бывшая кормилица, и ее муж. Именно она когда-то спасла жизнь разноглазого младенца от рук его собственной матери. Но Оскар сделал Берту экономкой не только из признательности, но и потому, что, не отличаясь выдающимся умом, она толково вела дом в отсутствие хозяина и никогда не спрашивала лишнего. Йозеф же от природы был флегматичен и молчалив.
Мужчины взошли по мраморным ступеням широкой изящной лестницы, поздоровались с мужем Берты, отворившим высокую дверь, поставили сумки на черно-белые плиты пола обширной передней.
Оскар молча улыбнулся, вспоминая недавний разговор в машине. Тогда он пошутил насчет того, что оба адмирала явились на аудиенцию к регенту фон Лоэнграмму с собранными вещами. На что Зигфрид серьезно ответил, что всегда, выезжая по приказу господина Райнхарда, собирается как для дальней поездки и приводит дела в порядок.
- Йозеф, отнесите вещи генерал-адмирала Кирхайса в его комнату, ту, что рядом с библиотекой.
- Сию минуту, господин. Прикажете подать обед в Красную гостиную?
- Нет, в библиотеку. В половине второго. В пять подайте кофе: мы останемся наверху до вечера.
Три большие комнаты, занятые собранием книг, которое отец купил у некого обедневшего графа, были самым любимым местом Оскара в доме. Здесь не было показной роскоши, только высокие дубовые шкафы, разделенные узкими проходами, да большой стол и два кресла, придвинутые к окну с лучшим видом на парк во всей усадьбе. Тут всегда было тихо: еще совсем маленьким Оскар понял, что нет лучшего места, чтобы прятаться, когда родители устраивают друг другу сцены. Подростком ему часто доводилось ночевать в старинном кожаном кресле с очередной толстой книгой, прижатой к груди.
…Едва лишь удивленная Берта унесла посуду и белую крахмальную скатерть с огромного письменного стола, как Оскар, движимый горячим желанием поскорее показать свои лучшие сокровища, уже принялся отыскивать и выкладывать на стол все те книги, которые упоминались в переписке с Зигфридом.
- Вот Тацит, как вы и просили. «Политика и экономика Феззана», хоть я и не особо доверяю автору. Но на сегодняшний день лучшего справочника нет. И «Ландшафты Древней Германии». Очень старая. Но рисунки чудесны! А, погодите!.. Мы говорили об этом в связи с тактикой Яна: тот полный перевод Сы-ма Цяня…
- Я помогу вам, Оскар! – Кирхайс бережно отложил огромный альбом «Ландшафтов», заложив страницу листком бумаги, и с готовностью встал.
Справа от окна был узкий проход между шкафами. Оскар на память знал: в них стоят старинные и древние труды по истории. Но нужные тома все не находились. Тогда он развернулся к другу, чтобы предложить поискать каждому на своей стороне.
И внезапно осознал, что его грудь касается груди Зигфрида. Дыхание против воли участилось. Казалось, колебания передаются и тому, кто рядом. Не помня себя, Оскар склонил голову, коснувшись губами нежной шеи над жестким адмиральским воротником, согрел вздохом пульсирующую жилку. Опомнившись, он хотел отпрянуть. Но, скользнув губами по щеке, по ямочке у рта, вдруг уловил тот неповторимый, загадочный аромат, который всегда ощущается, когда человек желает поцелуя. И, словно проваливаясь в бездну, он стал целовать бледные полураскрытые губы еще и еще, пока не почувствовал ответ, нежный и совершенно неумелый.
Тела их вжимались друг в друга так, что сердца, казалось, колотясь, рвутся навстречу. Оскар приник сильнее: левая рука ласкала затылок Зигфрида: густые завитки волос, тепло кожи под ними; языки их начали сплетаться. Превозмогая желание, он отстранился: лицо Кирхайса было очень бледно, глаза, очерченные полукругами густых ресниц, закрыты. Если бы не заалевшие от поцелуя губы, его выражение говорило бы скорее о муке, чем о страсти. Оскар почувствовал, что задыхается, но в этот момент рука Зигфрида медленно поднялась: кончики пальцев погладили его волосы, затем – щеку, коснулись шеи…Правой рукой он перехватил его запястье. Стиснув, отнял от лица. И, словно борясь с потоком воды, двинулся к креслу, увлекая юношу за собой.
Глаза застилал туман, пол раскачивался и уходил из-под ног, и когда Зигфрид опустился в кресло и открыл глаза, он рухнул перед ним на колени. Едва удерживая дыхание, бросился расстегивать пряжку его пояса, китель, рубашку и – снова впился в шею, в ключицу, на сей раз слегка прикусывая гладкую кожу. Почувствовал, как сильная рука гладит его плечи, прижимает к груди, услышал, как частые, взволнованные вздохи переходят в стоны, и, не давая себе опомниться, устремился вниз, чтобы дать возлюбленному полное наслаждение. Несколько секунд – и напряженное естество предстало его взору. Оно было прекрасно: алебастрово-белое, трепещущее, с нежно-алой головкой. Оскар приник к ней, заскользил губами вверх-вниз, затем сжал основание одной рукой, другой стал ласкать себя. Тело Зигфрида выгнулось, мускулы на ногах вздулись от напряжения, стоны, отвечая движениям любовника, стали громче. Наконец, почувствовав, как близок финал, Оскар прервал ласки и вскочил на ноги. В ту же секунду поверх его руки, зажимающей плоть в последней попытке сдержаться, легла другая, горячая, сотрясаемая разрешающейся страстью, и с первыми каплями жемчужной струи, его душа, словно стон, вырвалась наружу и растворилась в бесконечности.
Да. Здесь есть NC-17. илисколько, каждый сам решит.
Ничего не буду писать в анонс)
Часть 6.
читать дальшеПочти все двадцать дней, которые требовались «Тристану» и кораблям сопровождения на дорогу, Ройенталь провел уединенно в своей каюте. Он занимался сравнительным анализом характеристик Изерлона и Гайерсбурга, изучением тактики адмирала Яна или просто читал. С недавнего времени у них с Зигфридом вошло в привычку обмениваться короткими сообщениями о почитанных книгах. Чаще – по истории и военному делу. Но еще обоим оказалась интересна поэзия, особенно тех времен, когда космические путешествия были лишь плодом воображения, зато человеческий дух рвался к необозримым высотам. Делиться раздумьями с понимающим собеседником без оглядки на домыслы праздной толпы было для Оскара счастьем. Он словно очнулся ото сна, необузданные мечты забылись, и в душе горело лишь чистое пламя верности будущему кайзеру и дружбы.
По крайней мере, так казалось. А теперь влажный предвесенний ветер треплет волосы Вольфа: тот улыбается, хлопает по плечу, лукаво подняв бровь цвета соломы:
- О, вот он, наш Ромео-после-шести! Уже любуется небесами Одина! Что это с тобой? Ты стоишь у трапа уже полминуты.
- Здравствуй. Право, ты заслужил имя Ураганного Волка: твой натиск неудержим.
Вольф обеими руками трясет правую руку, потом увлекает в машину, искренне, радостно шепчет:
- Нет, серьезно, Оскар, кто она?! Я никогда не видел у тебя такого выражения...
- Перестань же! На нас смотрят… Лучше скажи: что его светлость?
По лицу друга словно пробегает облачко:
- Что у вас там случилось? В столице полно слухов.
- Ничего. Мы выиграли бой. Хотя и не так, как ожидалось.
- Кем – ожидалось?
- Оберштайном, если хочешь.
- Ты весь в этом, Оскар. Ты любишь игру с огнем.
Да, Вольфганг Миттермайер сам не представляет, насколько он прав! Но Оберштайн – не огонь. Он – тень, рожденная пламенем. И теперь, на земле Одина, наконец, станет ясно: осветит ли это Пламя новую дружбу своим ровным светом или – испепелит ее.
Долгий тревожный взгляд: Вольф наблюдает за твоим лицом, не нарушая молчания. И в этом есть особый, торжественный и горький оттенок. Судьба. От нее не уйти.
Окна огромного кабинета выходят на площадь перед дворцом. Внизу слышен гул людского моря: те, ради кого тысячи шли на смерть, приветствуют зарю новой династии. Но в самом кабинете светло и спокойно. Лишь веселой ленточкой реет чуть заметный аромат хороших женских духов. Его светлость – за столом. На его голову мягко опускается луч полуденного зимнего солнца. Золотистые волосы стали гораздо длиннее. Знак избранности. Знак Судьбы. Слева – Оберштайн. Молчаливое воплощение хорошо отлаженного государственного механизма: беспристрастен, безучастен, безжалостен. Сердце отмеряет мгновения тишины. Глаза будущего кайзера неотрывно смотрят в глубину твоей души.
- Итак, Ройенталь, приказ штаба был нарушен.
- Гарнизон не открывал огонь первым, ваша светлость.
- Вы допустили демонстративное перестроение. Враг понял сигнал. Это равнозначно предательству.
Не отрывать взгляд. Не опускать головы. Будет как начертано. В памяти всплывает день получения нового приказа: размеренный голос начальника штаба и голос Зигфрида – звенящий от безнадежности…
- Да, ваша светлость. Но не равно ему.
Оберштайн наклоняется и что-то тихо говорит на ухо его светлости.
- Мы вызовем его после, Оберштайн. Сейчас мне интересен зачинщик.
На лице начштабом тает тень недовольства. Пора наконец сказать, Оскар.
- Новой династии послужат и победы без подлости, ваша светлость.
- Вот как? Забавно! – его светлость Райнхард фон Лоэнграмм откидывается в кресле, подперев щеку тонкими сильными пальцами. Его глаза улыбаются. – Фройляйн Мариендорф сказала мне нечто подобнее в день, когда вы и Кирхайс прислали отчет о произошедшем.
- Меркатц – достойный враг, ваша светлость. Он имеет право потерять одну шестую флота, не запятнав чести.
- И вы считаете операцию удачной? – голос его светлости снова звучит сталью.
- Я не в праве судить. Потери врага и наши потери близки к расчетным.
- Ступайте, Ройенталь. Не стоит гневить судьбу.
…В обширной приемной слышны негромкие голоса с легким оттенком тревоги, которые разом замолкают, когда за твоей спиной закрывается дверь в кабинет. Собравшиеся адмиралы в недоумении: кто-то бросается расспрашивать, кто-то молча наблюдает. Много новых лиц, много и тех, кто служил Гольденбаумам, но был прощен. Голоса, впрочем, умолкают снова: в приемную входит Кирхайс. Его спина пряма, шаг четок, он отдает честь присутствующим с тем выражением, которое врезалось тебе в память тогда, в зале совета Гайерсбурга. Абсолютная верность. Навсегда. Спокойнее, Оскар.
- Вынужден проститься, господа. Надеюсь увидеть вас снова и в добром здравии.
Теперь можно уходить. Но на пути в неизвестность – обменяться взглядом с тем, кому еще только предстоит выдержать гнев Райнхарда фон Лоэнграмма.
…Влажный порывистый ветер ерошит аккуратные узоры самшитовых кустов, гонит волны по озябшей траве. Некуда спешить. Машина ждет за оградой. Вольф в приемной успел шепнуть, что должен остаться. Одиночество - и несущиеся над парком серебристые облака. Одиночество - и поспешный хруст гравия под чьими-то легкими шагами.
- Постойте, Оскар!
Сердце откликается на голос невообразимым полетом. Этого не может быть. Полуобернувшись, через плечо, увидеть серо-синие глаза, светящиеся радостью, или - чем-то большим. Не может…быть. Но слова предательски опережают мысли…
- Неужели все решилось так скоро? Я готов. - Это звучит высокомерно. И лишь в конце голос против воли теплеет:- Но зачем его светлость послал именно вас?
Так ли нужно причинять ему лишнюю боль? Впрочем, он не подает виду, что понял.
- О чем вы?! Я лишь напомнил, что необходимо сообщить вам о дне совещания штаба. Его светлость предложил сделать это лично.
Превосходно! Истинный слуга кайзера! Нет. Просто верный друг Райнхарда фон Лоэнграмма. Это честь – работать с ним вместе.
- Так что же, Зигфрид, кара отменяется?
И снова – знакомый серьезный взгляд. Как хорошо, что печаль почти незаметна в нем!
- Вы знаете, Оскар, командующий спросил, что я думаю о Меркатце, как о достойном честной схватки враге. Я ответил: именно это вы сказали мне в день боя. Совещание послезавтра, в двенадцать.
- Окажите мне честь, Зигфрид. Приглашаю вас провести это время в моем имении.
Фамильное гнездо фон Ройенталей было пустынно. Оскар не любил поместье, за исключением нескольких уголков. После смерти отца в большой усадьбе, окруженной огромным парком, оставались только Берта, бывшая кормилица, и ее муж. Именно она когда-то спасла жизнь разноглазого младенца от рук его собственной матери. Но Оскар сделал Берту экономкой не только из признательности, но и потому, что, не отличаясь выдающимся умом, она толково вела дом в отсутствие хозяина и никогда не спрашивала лишнего. Йозеф же от природы был флегматичен и молчалив.
Мужчины взошли по мраморным ступеням широкой изящной лестницы, поздоровались с мужем Берты, отворившим высокую дверь, поставили сумки на черно-белые плиты пола обширной передней.
Оскар молча улыбнулся, вспоминая недавний разговор в машине. Тогда он пошутил насчет того, что оба адмирала явились на аудиенцию к регенту фон Лоэнграмму с собранными вещами. На что Зигфрид серьезно ответил, что всегда, выезжая по приказу господина Райнхарда, собирается как для дальней поездки и приводит дела в порядок.
- Йозеф, отнесите вещи генерал-адмирала Кирхайса в его комнату, ту, что рядом с библиотекой.
- Сию минуту, господин. Прикажете подать обед в Красную гостиную?
- Нет, в библиотеку. В половине второго. В пять подайте кофе: мы останемся наверху до вечера.
Три большие комнаты, занятые собранием книг, которое отец купил у некого обедневшего графа, были самым любимым местом Оскара в доме. Здесь не было показной роскоши, только высокие дубовые шкафы, разделенные узкими проходами, да большой стол и два кресла, придвинутые к окну с лучшим видом на парк во всей усадьбе. Тут всегда было тихо: еще совсем маленьким Оскар понял, что нет лучшего места, чтобы прятаться, когда родители устраивают друг другу сцены. Подростком ему часто доводилось ночевать в старинном кожаном кресле с очередной толстой книгой, прижатой к груди.
…Едва лишь удивленная Берта унесла посуду и белую крахмальную скатерть с огромного письменного стола, как Оскар, движимый горячим желанием поскорее показать свои лучшие сокровища, уже принялся отыскивать и выкладывать на стол все те книги, которые упоминались в переписке с Зигфридом.
- Вот Тацит, как вы и просили. «Политика и экономика Феззана», хоть я и не особо доверяю автору. Но на сегодняшний день лучшего справочника нет. И «Ландшафты Древней Германии». Очень старая. Но рисунки чудесны! А, погодите!.. Мы говорили об этом в связи с тактикой Яна: тот полный перевод Сы-ма Цяня…
- Я помогу вам, Оскар! – Кирхайс бережно отложил огромный альбом «Ландшафтов», заложив страницу листком бумаги, и с готовностью встал.
Справа от окна был узкий проход между шкафами. Оскар на память знал: в них стоят старинные и древние труды по истории. Но нужные тома все не находились. Тогда он развернулся к другу, чтобы предложить поискать каждому на своей стороне.
И внезапно осознал, что его грудь касается груди Зигфрида. Дыхание против воли участилось. Казалось, колебания передаются и тому, кто рядом. Не помня себя, Оскар склонил голову, коснувшись губами нежной шеи над жестким адмиральским воротником, согрел вздохом пульсирующую жилку. Опомнившись, он хотел отпрянуть. Но, скользнув губами по щеке, по ямочке у рта, вдруг уловил тот неповторимый, загадочный аромат, который всегда ощущается, когда человек желает поцелуя. И, словно проваливаясь в бездну, он стал целовать бледные полураскрытые губы еще и еще, пока не почувствовал ответ, нежный и совершенно неумелый.
Тела их вжимались друг в друга так, что сердца, казалось, колотясь, рвутся навстречу. Оскар приник сильнее: левая рука ласкала затылок Зигфрида: густые завитки волос, тепло кожи под ними; языки их начали сплетаться. Превозмогая желание, он отстранился: лицо Кирхайса было очень бледно, глаза, очерченные полукругами густых ресниц, закрыты. Если бы не заалевшие от поцелуя губы, его выражение говорило бы скорее о муке, чем о страсти. Оскар почувствовал, что задыхается, но в этот момент рука Зигфрида медленно поднялась: кончики пальцев погладили его волосы, затем – щеку, коснулись шеи…Правой рукой он перехватил его запястье. Стиснув, отнял от лица. И, словно борясь с потоком воды, двинулся к креслу, увлекая юношу за собой.
Глаза застилал туман, пол раскачивался и уходил из-под ног, и когда Зигфрид опустился в кресло и открыл глаза, он рухнул перед ним на колени. Едва удерживая дыхание, бросился расстегивать пряжку его пояса, китель, рубашку и – снова впился в шею, в ключицу, на сей раз слегка прикусывая гладкую кожу. Почувствовал, как сильная рука гладит его плечи, прижимает к груди, услышал, как частые, взволнованные вздохи переходят в стоны, и, не давая себе опомниться, устремился вниз, чтобы дать возлюбленному полное наслаждение. Несколько секунд – и напряженное естество предстало его взору. Оно было прекрасно: алебастрово-белое, трепещущее, с нежно-алой головкой. Оскар приник к ней, заскользил губами вверх-вниз, затем сжал основание одной рукой, другой стал ласкать себя. Тело Зигфрида выгнулось, мускулы на ногах вздулись от напряжения, стоны, отвечая движениям любовника, стали громче. Наконец, почувствовав, как близок финал, Оскар прервал ласки и вскочил на ноги. В ту же секунду поверх его руки, зажимающей плоть в последней попытке сдержаться, легла другая, горячая, сотрясаемая разрешающейся страстью, и с первыми каплями жемчужной струи, его душа, словно стон, вырвалась наружу и растворилась в бесконечности.
!["image"/](http://"http://www.ljplus.ru/img3/a/r/arashi_no_otome/hilda.jpg")
Личный секретарь герцога Райнхарда фон Лоэнграмма. Способный аналитик, незаурядный стратег, преданная и ответственная помощница. Внешность обманчива — иногда вы способны на ходы, по коварству и эффективности не уступающие планам самого начальника штаба, его подколодного превосходительства Оберштайна.
А это не яой)) А это как с какао и кроваткой: игры детские, гыгы